– Момент съемки как выразительное средство присутствует только в фотографии, в остальных видах искусства его нет – ни в театре, ни в живописи. У Анри Картье-Брессона есть идея решающего момента.

– Ещё он говорит, что часто во время съемки колебания – физические, моральные, психологическое состояние – могут не дать фотографу возможности попасть в резонанс с происходящим. Это очень интересно, потому что именно ощущение резонанса с происходящим возникает у нас, когда мы смотрим на гениальный снимок. Решающий – это переломный момент? Когда незначительные изменения приводят к глобальным переменам, или, по Малькольму Гладауэллу, когда «малейший толчок в правильном месте может изменить всё»?

– Не совсем переломный. Когда-то он может стать моментом, мгновением перехода количества в качество. Помните такую философскую категорию? А иногда новое возникает без добавления количества. Иное упорядочение даёт иное качество. Для меня важна композиция как выразительное средство фотографии. Меня можно назвать композиционным фотографом.

Момент даётся в жизни один раз человеку, и фотограф должен себя настроить на будущее, на приближающийся экстремум, почуять его наверняка и вовремя нажать кнопочку. Есть такие фотографы, которым действительно удаётся фиксировать экстремальные события. Простой пример – снимок гола в спортивном репортаже. А бывают фотографы, которым интересно, как выглядит экстремум иной, их внимание влечёт то, что происходит потом, после «основного» события. Предположим, со стадиона уже все разошлись, но остались горкой лежать смятые баночки из-под пива. Такую фотографию тоже можно назвать фотографией экстремума. Раймон Депардон, французский фотограф, снимает, как он сам говорит, «слабое время». Ему интересно именно оно. Он постоянно сам пребывает в нём и во всех событиях ничего не видит, кроме него. Картье-Брессон же, который ввёл термин «решающий момент», он, конечно, ищет экстремум общепризнанный.

«Колхоз имени М.В. Фрунзе», Николай Марочкин, 2008

– Расскажите, пожалуйста, подробнее, что вы вкладываете в слова «композиционный фотограф», относя себя к этой категории профессионалов.

– Композиционный фотограф ищет то необыкновенное расположение элементов в своей кадрирующей рамке, которое дает совершенно новое качество – цельность картинки. Эту цельность называют иногда немецким словом гештальт (Gestalt), то есть образ.

При этом композиционные приемы сродни чувству меры. Чем лучше композиция, тем, значит, ближе человек подошел к этой мере и, в конечном счете, к событию, отражённому в содержании снимка.

– Вот интересно, как вы к этой идее композиции пришли. Когда сложилось такое понимание? У вас же это практически философия. Или она заимствована у каких-то известных фотографов?

– Всё началось с этой фотографии в 1987 году (показывает на фотографию с рыдающим мальчиком, сжимающим микрофон, на первом плане).

– «Первое выступление». Чистые эмоции, конечно.

– Мальчик, изображённый на фотографии, забыл слова и начал плакать… Позже я получил за этот снимок свой первый диплом, начал что-то понимать. Но когда это событие происходило, стоял с фотоаппаратом флегматично, ничего не снимал. Усилитель работал на весь микрорайон. Мальчик плачет в микрофон, все смеются. Рядом со мной стоял ветеран, подполковник, весь в орденах, он меня подтолкнул: «Иди, снимай». И вдруг что-то изменилось внутри меня. Начал снимать, получилось кадра три или четыре, из них один только резкий. Его послал на конкурс. Как раз тогда в Уфу приехал Владимир Вяткин, уже тогда фотограф с мировым именем. За этот снимок мне вручили диплом с его подписью, но не как победителю, а как участнику выставки.

– Получается, способность уловить композицию была в вас изначально. Вместе с тем, на более поздних фотографиях вы затрагиваете более глубинные пласты того самого подсознательного. Вернёмся к началу. Расскажите немного о себе, пожалуйста.

– Я родился в Уфе в семье художника, фотографией заинтересовался в пятом классе. Окончил Уфимский авиационный институт по специальности «Электрические машины и аппараты». Вместе с дипломом мне выдали авторское свидетельство об изобретении, где речь шла о стыковочных узлах спутника. До этого учился в индустриальном техникуме и потом ещё в Заочном народном университете искусств в Москве на отделении «Мастерство фотолюбителя». Работал в леспромхозе, потом на заводе «Геофизприбор» инженером-конструктором. Фотография всегда тянула к себе, но я ею особо не занимался. Только в мыслях – мечтал, журналы выписывал.

Когда выслал фотографии в заочный университет, меня приняли сразу на второй курс. Было легко с техникой разбираться, но я не понимал, что такое композиция, вообще. После первого диплома на конкурсе «Объектив и жизнь» в 1987 году за «Первое выступление» меня начали приглашать печататься. Потом была работа фотокорреспондентом агентства «ФОТО ИТАР-ТАСС», преподавал фотографию в разных учебных заведениях.

– Для вас фотография – это инструмент познания Мира?

– Искусство для того и существует, чтобы познавать Мир. Что такое вообще искусство? Многие говорят об этом, а сформулировать не могут. В моём понимании, это одна из сфер человеческой деятельности, причем духовной, которая оперирует чувствами человека. Это деятельность по познанию и освоению окружающего мира в направлении формирования у автора и зрителя человечного строя психики.

– Чувства и эмоции – это разное?

– Это разные вещи. У человека есть бессознательные уровни психики, которые спрятаны. Они соотносятся с сознанием по объему перерабатываемой информации как один к ста миллионам или миллиардам даже, поэтому то, что происходит в подсознании, мы получаем только в виде коротких сигналов, в виде плотноупакованной информации, то есть в виде эмоций: «хорошо», «плохо», «не определено». Далее человек должен разархивировать эмоции, выделяя из их массы только, на его взгляд, самые важные. Если бы эта информация была не упакована и всё передавалось напрямую в сознание, то голова человека не выдержала бы такого темпа работы, «перегорела».

«Кадеты», Николай Марочкин, 2006

– Если верить Эйзенштейну, то за проникновение в «слои самого глубинного чувственного мышления» ответственна именно форма, её строение. Получается, что фотография как нельзя лучше подходит для обращения к бессознательному, когда она не пытается врать, внося искусственные искажения в амальгаму. Бывает, что фотограф, вооружившись графическим редактором, взбалтывает «в одном флаконе» реальность и свой внутренний мир и пытается вскрыть подсознание зрителя как консервную банку. Не со всеми получится. Вы считаете, что фотография через эмоции воздействует на чувства?

– Конечно, на чувства. Эмоция – это реакция человека, а чувство – категория, которая относится уже не только к физиологическому плану, но и к духовному. При этом нельзя забывать, что и сознание зрителя безучастным не остаётся.

– Меня всегда занимала мысль о том, что у фотографа может быть добрый взгляд и злой, и это всегда видно по его снимкам, особенно, если смотреть их много. На снимке мы видим не только объект, но и самого автора.

– Естественно. Объективной фотографии вообще не существует. Фотография всегда субъективна и, чем в большей степени субъективна, тем более правильна. Но фокус в том, что критерий истины неочевиден. По какому критерию можно определить, относится произведение автора к искусству или не относится? У меня есть свой способ. Человек представляет собой как бы разбитую тарелку. Представьте: эту тарелку взяли и бросили на бетонный пол, и она разлетелась на кусочки. Потом, занимаясь профессиональной деятельностью, читая книги, изучая самого себя, человек в течение жизни собирает себя по кускам, склеивает. Нашел очередную частичку себя, взял её, промазал клеем, прилепил. Так мы создаём цельность личности. Эта целостность должна возникнуть обязательно. Строго говоря, она должна возникнуть к шестнадцати годам жизни человека.

«Заброшенная скотобойня» (из проекта «TRASH»), Николай Марочкин, 2008

– Это уж совсем какой-то идеал.

– Потом может быть поздно. Иногда этот процесс склеивания разбитых частей растягивается во времени, но искусство способно влиять на процесс. Примечательно, что этимологически слово «восстановление» отсылает к латинскому «religere» Цицерона, означающему «собирать, вновь обдумывать» и, в конечном счёте, к «religio». Согласен с Львом Толстым, для которого единственным критерием искусства был религиозный критерий. Надо учитывать, что обилие конфессий придумано людьми, Богу это не нужно. Надо в каждом конкретном случае отдавать себе отчёт в том, помогает ВОТ ЭТО искусство воссозданию целостности личности или же наоборот. Если не помогает, то это будет искусство со знаком «минус», которое может необратимо разрушить человека. Со знаком «плюс» – это то, которое восстанавливает его целостность.

Возможно, это прозвучит неожиданно, но фотография для меня – вещь второстепенная. Хоть в этой сфере у меня что-то и получается, но всё равно она служит лишь инструментом, а основное заключается в другом. Фотография может ответить для меня на мои внутренние вопросы. Мне очень повезло, что я нахожусь именно в этой северной цивилизационной общности, а не в восточной или западной.

«Мальвы», Николай Марочкин, 2008

– В нужное время и в нужном месте?

– В XVIII веке был такой русский генерал-фельдмаршал немецкого происхождения Христофор Антонович Минних. Он очень много сделал в Петербурге для военного флота – углубил Неву, построил верфи. Так вот, он говорил, что Россия управляется непосредственно Богом, иначе её существование просто невозможно объяснить.

– Для меня очевидно, что вы фотографируете в первую очередь для себя. Со стороны вы производите впечатление абсолютно счастливого человека, которому доставляет удовольствие то, чем он занимается. Так же не бывает с работой?

– Бывает.

Текст: Елена Синицына
«Любимые художники Башкирии», книга 2, серия «Земляки», стр. 230-234

#ЛюбимыеХудожникиБашкирии #Мастера #НиколайМарочкин #Фотохудожники #Фотографы #Фотография