Произведения художника находятся в собраниях музеев и картинных галерей, таких как БГХМ им. М.В. Нестерова (Уфа), ГМИИ РТ (Казань), Новосибирский ГХМ, Калининградская государственная художественная галерея, Картинная галерея г. Набережные Челны (Республика Татарстан), Кыргызский национальный музей изобразительных искусств им. Г. Айтиева (Бишкек). Талгат Хасанович Масалимов – автор и куратор многих тематических проектов, осуществленных в техниках войлочного валяния.

– Талгат Хасанович, какое у вас было самое яркое впечатление детства, которое в ретроспективе указывает на путь художника?

– Однозначно ответить на этот вопрос сложно. Думаю, сказалась та обстановка, которая сложилась у нас дома. Детей было семеро, старшего брата уже нет, к сожалению. Отец работал ветеринаром, обслуживал весь колхоз, порядка восьми деревень и несколько хуторов, поэтому у нас много людей бывало в доме. Он знал всех, разговаривал с каждым на его родном языке: татарском, башкирском, русском, украинском, чувашском. Тогда для ветеринара был один показатель – «падеж». У отца падежа не было. Помню, даже дома стояли лекарства в шкафах, и, когда отец отсутствовал, мать справлялась сама, выдавая кому что нужно. Сельхозинститут постоянно направлял к нему практикантов, сегодня сказали бы – за «базовыми знаниями».

– И «лучшими практиками».

– Красивое всегда функционально.

– Да. Художественное начало было им заложено. Сейчас мы всё это сами умеем делать – и братья, и я. Братья рисуют, сестра в деревне прекрасно шьет, вяжет, вышивает. Мне немало лет, давно работаю, занимаюсь творчеством и так для себя понимаю, особенно в последнее время, что далеко от всего этого не ушел. Вообще никуда не ушел.

– От истоков?

– Из детства. Я понял для себя: там, оказывается, можно найти ответы на все вопросы.

– Сегодняшние?

– Сегодняшние… Понимаете, это всё наносное, оно пройдёт. А останется то, что и тогда уже было. Наверное, наверху всё-таки кто-то есть. Я не помню, чтобы в каких-то разговорах всплывало что-то из детства, но наступает время, когда становится действительно необходимо, и неожиданно вспоминаешь очень подробные моменты. Многие художники пытались и сейчас пытаются взять за основу своего творчества этнические мотивы, уловив интерес публики, тренд. Но такие образы не появляются из ниоткуда, если ты на этом не вырос, в тебе этого нет. Тогда получается искусственно. Вот у больших художников это есть: Лутфуллина, Домашникова, Бурзянцева, Ситдиковой, например.

– Вот это, наверно, настоящее искусство. И потрясающая загадка одновременно. Можно пытаться разложить на составляющие, объяснить научно, но мне это не совсем нравится. Мы вторгаемся в область эмоций, где, я уверен, надо даже осознанно допускать какую-то таинственность. Не трогать, чтобы дать возможность удивляться красоте. Если такое есть – хорошо, если этого нет – просто ремесло.

– Да, бывает ремесло хорошего уровня, но оно остаётся ремеслом, даже если претендует называться искусством.

– По-разному можно называть, можно ученых почитать с их определениями. Всё это, может, и правильно, но жизнь по-своему многое расставляет… Вот я помню ещё, как к нам приезжали каждый год на всё лето дядя отца с женой. Он был указным муллой, и от этой пары исходило что-то такое, что заставляло всех вести себя подобающим образом. Я хорошо помню их утренние намазы, а в другой половине дома мать готовила им в это время ранние завтраки. Очень приятно все это вспоминать, мягче душой становишься как-то…

Не знаю отчего, но всё, о чём я говорю, взаимосвязано и одновременно связано с моим творчеством. Какие-то цветные сны, полеты во сне, незнакомые вкусы и ощущения остаются потом с тобой. Всю жизнь ищешь эти вкусы и ощущения наяву и не находишь. Может, и хорошо, что не находишь… У меня есть несколько недавних работ о таких снах. Я изобразил деревья необычные в прекрасном саду, их листья вытянуты, изящны, отдаленно похожи на листья ивы, плоды – необычной округлой формы. Во сне срывал их и ел, они имели чудесный вкус и сливы, и киви, и чего-то ещё. Утром лежишь и думаешь: было ли всё это? Сказать, что это ерунда, я, например, не могу. Даже руку иногда как-то так чувствуешь, как будто ты там работал. Вот всё это и не позволяло заниматься серьезными темами (смеется).

А про войлок – вот я говорил уже про детские воспоминания… Это тоже вспомнилось как-то сразу, моментально. До этого я не знал, не помнил, получается. Работал, преподавал уже, рисовал, писал, как говорится, ничего не предвещало такой поворот, и вдруг как-то всё вспомнилось. Перед глазами встало вдруг, как работали с войлоком соседские женщины на полу нашего деревенского дома. Белая шерсть такая… Я лежу между стеной и печкой, чтобы не мешать, наблюдаю, что они делают с шерстью, как пишут потом буквы, песни напевают, как обедают потом. Всё это не расскажешь, но для меня это дорого, и в каких-то работах всплывает.

– Источник вдохновения, получается?

– Для меня войлок, живопись, графика – это как разные языки. Вы как будто всё время на разных языках говорите со зрителем. Какой вам ближе?

– Может, это и не совсем так. Всё-таки основа одна и та же.

– То есть вы считаете, что язык всё-таки один?

– Есть специфика у каждой техники, которая диктует свои требования чисто с профессиональной точки зрения, и они не могут быть идентичными. Характерный рисунок, линия всё равно прочитываются, темы повторяются.

– У вас мягко получается донести эмоции, образ, особенно если речь идет о войлоке. Вы как бы не настаиваете…

– Правильно. Потому что материал сам так диктует. Вот девушки, танец, горы, вот здесь цвет присутствует…

– Работа с разными материалами обогащает техники?

– Обогащает. Это общепринято. Есть, например, рекомендации перейти с живописи на акварель, когда возникают проблемы с цветом.

– Как вам кажется, отношение к художнику в обществе изменилось со временем?

– Честно говоря, отношение паршивое.

– Выходит, раньше было лучше?

– Понимаете, государство не может обойтись без рекламы, без пропаганды, без них идеология немыслима. В сферу идеологии всегда вовлекались художники, музыканты, люди искусства. А сегодня? Идеология фактически отсутствует. Певец невесть что поёт со сцены, художник что-то малюет, и, самое страшное, создается впечатление, что власти на это абсолютно наплевать. В отличие, например, от тех же японцев, которые уже в школе акцент делают не на точные науки, а на искусство, распределяя количество учебных часов соответствующим образом.

– Менталитет у японцев, надо сказать, другой. Или он формируется?

– Конечно, менталитет не пылится где-то на полке, с которой японцы его взяли в нужный момент. Да, мы не японцы, у нас «пока гром не грянет, мужик не перекрестится», пофигизм присутствует, и приходилось поэтому уже не раз что-то разрушать, что-то ломать. Но, когда при смене власти каждый раз всё начинают «с нуля», развития не будет.

– Получается, что культура и искусство – это инструмент, некая составляющая влияния государства?

– Да, согласна, отношение к художнику во многом зависит от позиции государства. А что вы можете сказать о проекте «Любимые художники Башкирии»?

– Можно быть любимым, но не совсем художником. Хорошо бы, чтобы по результатам был написан какой-то анализ, обобщение, мне кажется, должно быть. Возможно, речь не идёт о полной объективности, но такой первый опыт заслуживает, чтобы к нему отнеслись серьезно. Хорошая теоретическая работа может получиться.

– Вы имеете в виду, что по сути – это база для анализа?

– Почему бы и нет? В том числе.

– У меня есть ощущение, что данный проект – начало чего-то большого и важного.

– Например, начало диалога: между художниками, между художником и зрителем, между художником и властью… Это действительно важно. И еще важно, чтобы художник не забывал: все мы живем в это время и на этой земле. И от нас многое зависит.

Текст: Елена Синицына
«Любимые художники Башкирии», книга 1, серия «Земляки», стр. 194-199

#ЛюбимыеХудожникиБашкирии #Мастера #ТалгатМасалимов
#Художники #Живопись #Графика #ДекоративноПрикладноеИскусство