– Сергей Владимирович, когда и где вы родились?

– 14 февраля 1958 года в Уфе. В день всех влюбленных угораздило меня родиться, не забывают поздравлять!

– Опишите, пожалуйста, яркое детское воспоминание, которое говорит о том, что путь художника уже тогда манил вас.

– Мне было года три-четыре, наверное. Я возился с игрушками, забрался в комод и извлек из него тюбик зеленой краски. Окись хрома, как потом я узнал. Свинцовый тюбик такой небольшой. Отвинтил крышку: чтото зеленое оттуда попёрло вместе с ароматом странным и загадочным. Я к маме: «Что это?». «Это краски папины, он хотел стать художником».

Акварельные краски я уже видел к тому времени – отец иногда рисовал дома стенгазеты. Но тут совсем другое… Сильное впечатление произвёл в первую очередь запах краски. С тех пор он остается для меня каким-то таинственным, загадочным и, главное, многообещающим. Запах красок у кого-то вызывает аллергию, а для меня он лучше, чем духи Coco Chanel. Когда отвинчиваю крышку, всякий раз этот запах, загадочно обещающий, волнует меня: получится – не получится?..

– Был ли ваш путь к мольберту прямым или «с перекрёстками»? Где вы получили художественное образование?

– Достаточно прямым, я бы сказал. В седьмом классе вдруг всё как-то совпало: и первая любовь нагрянула, и про рисование я вдруг всерьёз задумался. Получилось, хочу только этим заниматься. На семейном совете был поставлен вопрос, родители мои, дядя, тетя, брат – все дома оказались. Они мне шутя этот вопрос задали: «Серёжа, ты что думаешь? Дальше учиться или после восьмого класса поступать куда-то будешь?». Я набрался духу и говорю: «Хочу художником стать». Зависла тишина. И дядя Вова, младший брат моей матери, встав в театральную позу, обхватил голову руками и шутливо произнес: «Вот художников нам только не хватало!». А отец задумался и серьёзно пошутил: «Только чтобы тогда как Шишкин!».

После девятого класса мне стало настолько невмоготу в школе, что я решил попробовать поступить в педучилище на худграф, потому что в сторону училища искусств даже смотреть боялся.

«Уральский мотив», Сергей Маджар, 2017, картон, масло, 16х39,5

Художественную школу я, как Чапаев академию, не заканчивал, хотя мог, но это – отдельная история. На экзамене надо было рисовать гипсовую голову и натюрморт.

В рисовании гипсовой головы опыта у меня не было совсем, но надо было как-то выходить из положения и потренироваться на чём-то. Где гипс-то взять? Пошёл на озеро Комсомольское, где мы мальчишками купались. Место там было одно: глина замечательно скользкая, мы по ней в озеро скатывались. Вот я полмешка этой глины нарыл и к себе на чердак, на Локомотивную улицу, затащил, замесил эту глину и, глядя на репродукцию репинского рисунка головы Александра Севера, как сейчас помню, слепил нечто, как мне казалось, подходящее. Отлив это нечто в гипсе, я начал подготовку к вступительному экзамену. Сейчас смешно и весело это вспоминать. Потом это «наглядное пособие» пошло по рукам, кто-то ещё по нему пытался учиться рисовать.

Пришел я на экзамен, рисовать пришлось натюрморт, до головы дело даже не дошло. Посматривал я на работы соседей, и мне казалось, что мой рисунок – не худший, но, когда пришел за результатами, своей «Уральский мотив», 2017 г. Картон, масло фамилии в списках не нашел. Расстроился я, конечно, вернулся на свой чердак и первое, что сделал, – по памяти повторил натюрморт. Хотелось понять, что я сделал не так. Всё вроде бы так, но… Ничего не оставалось, как продолжать заниматься.

– На худграф вы всё-таки поступили, только не в педучилище, а в пединститут. Так?

– Да. На будущий год можно было попробовать поступить в пединститут. Как раз факультет только образовался, первый выпуск год отучился. Я вот со вторым набором и пришел поступать. После той двойки в педучилище я уже не был так уверен, тем более, что меня и тут встретил кудрявый и жизнерадостный педагог из училища. В дальнейшем я ему был очень благодарен, это оказался не кто иной, как Рустям Мугинович Фаткуллин! А пока себе на удивление получил пятерки по рисунку и живописи. Дальше – черчение, и тоже – пятерка. На сочинении выбрал свободную тему и, в приступе отчаяния, «наплел» на четверку. Потом – физика, её кое-как на тройку сдал. Последним экзаменом была математика. Вот тут я заёрзал… На диване оставшиеся три дня до экзамена спал в обнимку с алгеброй, пытался что-то в свою башку «вмонтировать», чего не смог за все школьные годы.

– А вы сами?

– Эти явления – Живопись и Графика – взаимно обогащают друг друга, и мне не хочется их разделять так, как это принято у искусствоведов. Чтобы было понятнее, достаточно вспомнить творчество Рембрандта. Изначально я смотрел на рисунок только как на вспомогательное средство для живописи, а потом Габбасов и другие педагоги раскрыли мне глаза, и я перестал удивляться, видя наших чумазых студентов-графиков. Они ходили по локоть выпачканные чёрной краской, пытаясь выразить всё только одним этим страшным цветом, тогда как мы, живописцы, не справлялись с данной задачей, даже имея в распоряжении всю палитру.

В этой связи вспоминается ещё такой яркий момент. Будущий скульптор Володя Лобанов учился у Габбасова на графике, а я на живописи – в соседней аудитории. Я к нему заглянул, чтобы позвать в перерыв перекусить. Смотрю, Габбасов отставил свои междометия, поставил мольберт на мольберт, взял большой ватманский лист, угольный карандаш – ретушь, и начал рисовать вид из окна, которое выходило тогда на трамвайное кольцо и Детский мир, где небезызвестный дядя Миша мороженым торговал. Рисунок Габбасова я сначала даже не увидел, а услышал: ретушь даёт линию со специфическим визгом-писком, и мой взгляд пошёл на этот звук как кобра на дудочку. Я смотрел, завороженный, как простые, «гвоздём по стеклу», линии чудесным образом превращаются в знакомые до боли объекты. Я аж забыл, зачем пришел…

Кстати, этому «лёгкому движению» придала ускорение Эвелина Павловна Фенина, любимый и уважаемый всеми искусствовед. Она увидела мои перерисовки с Брейгеля и сказала: «Теперь это всё надо взять и перевести на медную дощечку… Серёженька, идите к Авхадию Габдрахмановичу».

– Расскажите, почему именно работы Брейгеля вас тогда вдохновляли.

– Это целая история. Не успели мы сдать последний экзамен, как к нам подошёл с объявлением декан Александр Семёнович Рындин: «Завтра приходите в рабочей одежде. Новый учебный год на носу, надо срочно заканчивать ремонт!». А зачисления ещё не было! Но нас, лодырей, это предложение поработать даже порадовало, появилась некоторая уверенность, что наши имена будут увековечены в заветных списках.

На следующий день мы пришли, и получилось, что меня в одну бригаду с Юрой Шевчуком определили. Он стал первым, с кем я познакомился на худграфе. Нам надо было красить стены. Декан выдал нам все необходимое и классически определил фронт работы: «Вот отсюда – и до обеда». В напряженной тишине мы приступили к делу, но Юра скоро разрядил атмосферу: возит валиком на длинной палке по огромной стене и говорит: «Я – Альфаро Сикейрос!». Мы со своими валиками так и попадали. Уже тогда у него даже шутки были монументальные.

Трудились мы с ним до обеда. А пообедать-то где? Каникулы! Столовая не работает. Юра предложил: «Я тут недалеко живу, пойдём ко мне». Фаина Акрамовна на работе была. Прошли на кухню. А там – и первое! И второе! И компот! Так и захотелось воскликнуть вместе с Дерсу Узала: «Пропадай нету!». Такой вкусный суп, даже сейчас помню! Поели хорошо. Потом – культурная программа. Он показал свои этюды, достал гитару. Побалдели. А потом, когда он меня в святая святых завел, в мамину библиотеку, я почувствовал себя прямо Бобиком в гостях у Барбоса. И тут, как говорится, свершилось.

Эта книга стала для меня судьбоносной. Тогда всё неосознанно происходило. Теперь же у меня такое чувство, что я из этой книги вырос. К вопросу о моих учителях: бесконечный ряд их имён можно продолжать до самого главного Учителя.

Текст: Елена Синицына
«Любимые художники Башкирии», книга 1, серия «Земляки», стр. 170-173

#ЛюбимыеХудожникиБашкирии #Мастера #СергейМаджар
#Художники #Живопись #Графика