Был направлен художником в редакцию детской газеты «Башкортостан пионеры», в том же году – приглашен художником в живописный цех БТПК Художественного фонда РСФСР. Работал в области монументального (витраж, роспись), театрального (сценография) искусства, сегодня работает в области станкового искусства. С 1984 г. преподаёт в колледже УИИ. Автор книг «Башкирская школа живописи. История» (Уфа: Гилем, 2011 г.); «Блеск черемисской стрелы» (Йошкар-Ола: Газета «Марий Эл», 2016 г.).

– Георгий Гайнияхматович, у вас очень разные по содержанию картины. С одной стороны – гигантские монументальные полотна с портретами собранных вместе известных людей, а с другой – ироничные работы на современные темы: «Фуршет», «Святой Христофор», «Крепкий орешек». Наверняка, за этим кроются увлекательные истории? Но давайте начнем по порядку, с вашего детства. Как вы начали рисовать?

– Начал рисовать как все, ребёнком, в этом я ничем не отличаюсь от других, – скромно ответил художник.

– И всё-таки… детский дом?

– Да, было такое. Отец, бывший фронтовик, после войны часто болел, а мать, работница тыла, здоровьем также не блистала. Они умерли молодыми, но успели мне и моим братьям дать всё, что нужно человеку в раннем детстве. Я нисколько не жалею, что детство моё прошло в фуфайке и в резиновых сапогах, часто бывало – на босую ногу, но такие детали меня вообще мало волнуют. Мои друзья и ровесники не «в шоколаде» жили, бедность была естественна и повсеместна, простой народ в деревне и в городе жил небогато. Зато любви и тепла мы достаточно получили от своих родителей, бабушек и дедушек, а от учителей и воспитателей в детдоме – человеческого участия и знаний. Поэтому сказать, что я что-то в детстве недополучил, нельзя.

Вот почему я искренне радуюсь даже маленьким успехам нашей России, а от многих её безобразий и пороков печалюсь. Только вместе с Россией может спастись и сохраниться мой маленький народ, мари. Да, я старый ворчливый патриот, – помолчав, продолжал Георгий Гайнияхматович. – Про таких, как я, говорят: «Ватник». Ну, а что здесь обидного? Не понимаю. Я сам износил не один ватник в детстве и юности, укрывался в нем от дождя, а зимой – от стужи. Ватник для меня – символ стойкости и единства всей нашей огромной страны, начиная от колымских лагерей до советских солдат на ступеньках Рейхстага в 1945-м, от писателя В. Шаламова до поэта И. Бродского в ссылке: всех спасала и согревала простая стёганая ватная фуфайка. А когда обижаются на слово «ватник» – это, знаете, не для меня.

«Искусство – это мы», – говорил Лотман. Искусство – это, скажу я вам, не только красивые картины на стенах музеев, это нечто большее – глубже и выше. Меня лично волнуют смыслы и идеи в искусстве. Мотивацию и повод взяться за кисть даёт сама жизнь: «Крепкий орешек» – про наше непробиваемое упрямство, «Фуршет» – про непомерное тщеславие и самомнение. На выставке «Арт-Уфа» один интеллигентного вида пожилой зритель мне самому, автору, объяснил, о чём моя картина: про разобщённость и одиночество наших людей, про нас с вами, про нежелание посмотреть друг другу в глаза, чтобы хотя бы попытаться понять, кто рядом. Недавно я слышал, что Валентина Матвиенко предложила создать в стране «Министерство одиночества». Может, уже пора…

– «Святой Христофор» и «Крепкий орешек» воспринимаются, скорее, иронично. Или здесь пародии всё-таки нет?

– Люди смотрят на мои картины и видят иронию или пародию, даже специалисты-искусствоведы. Они видят по привычке только поверхностный ироничный сюжет, не заглядывая глубже, в идейный и художественный замысел автора.

– Вас расстраивает, что считывают не ту интонацию в ваших картинах?

– Меня это немного задевает, но не сильно. Дураку не объяснишь, а умный сам поймёт.

– Кроме пейзажей, триптиха и «ироничных» картин (что ж поделать, снова назову их так), у вас много живописных портретов ваших знакомых, родных и близких вам людей. На них реальные люди, очень живые лица – не приглаженные и приукрашенные, как часто бывает на портретах, а, напротив, переживающие разнообразные живые эмоции. И напрашивается вопрос: а себя? Поставить перед ликами святых также себя?

– Как всякий нормальный человек, я слаб и грешен, а как художник – такой маленький на фоне множества больших, великих и просто гигантских «небоскрёбов»-художников, что даже не думал об этом. Честно говоря, страшновато держать ответ за прожитую на земле жизнь перед Богом, перед своими предками, а ныне живущим марийцам всем предстоит через это пройти. Когда художник в своём творчестве вторгается в пространство потусторонних сил, метафизических существ, переступает черту мира умерших или «дёргает Бога за бороду», то он рискует всем, может сойти с ума, погибнуть рано, трагически. Об этом много примеров можно найти в искусстве, шутить с этим нельзя. Вспомните судьбу художников М. Врубеля, В. Попкова с его картиной «Хорошая была бабка Анисья», да самого М. Лермонтова.

– А монументальные полотна? Как вы придумали их рисовать, и что вложили в них?

– Начну с того, что рисовать такие полотна я сам не придумывал. Вот как было. С 1978 года я начал участвовать в выставках, показывал небольшие пейзажики, портреты маслом на холсте. В качестве художника в двух театрах оформил спектакли, иллюстрировал книжки, и вдруг знакомый по институту Рашит Зайнетдинов предложил мне: «Слушай, Георгий, есть заказ на картину, один не успею к сроку, давай вместе напишем, а деньги – пополам». В тот год Министерство культуры республики некоторым нашим художникам заказало тематические картины, и Зайнетдинову досталась тема присоединения Башкирского войска к Красной Армии в марте 1919 года в селе Мраково. Такой вот заказ. Рашит ломал голову: как это сделать? А время летело. Прежде всего, надо было придумать композицию, найти и разработать образы всех персонажей, место и время действия средствами живописи, чтобы всё смотрелось «как в жизни»: это очень сложное дело – придумать и написать тематическую картину! А я как раз до этого написал для Национального музея свою первую большую картину после института «Групповой портрет членов Коминтерна в Уфе в 1941 г.» и сидел без работы. Думаю: а почему бы нет? До этого картин с башкирской тематикой я не делал: не интересовался, историю башкир знал поверхностно. Начал читать. Ведь как бывает: обложишься книгами, погрузишься в тему, и начинают в воображении мелькать события, сюжеты и образы; набрасываешь их на бумаге карандашом, делаешь зарисовки. И в какой-то момент вдруг всё это складывается в эскиз будущей картины. Так и вышло тогда. Худсовет Союза художников утвердил наш эскиз. В мастерской Зайнетдинова написали работу, принесли ее, готовую, на тот же худсовет. Там одобрили, деньги нам заплатили. Вот, вроде бы, и всё. Где та картина сейчас? Мне не известно. Так появился тандем «Зайнетдинов – Калитов», соавторство на долгие годы. Каждый из нас жил своей творческой жизнью. Рашит – главный художник Худфонда и, одновременно, парторг Союза художников Уфы, а с 90-х годов – декан факультета живописи УГИИ. Меня же Худфонд направлял на объекты в Уфе и республике, на высокохудожественные, как тогда говорили, работы: вместе с бригадой стекольщиков, художников, столяров мы сделали витражи в филармонии, в Театре оперы и балета расписали потолок зрительного зала. Вместе с другими молодыми художниками Уфы я стал участником зональной выставки художников Урала в Свердловске, а моя работа «Пенсионер из Сибая» была приобретена Министерством культуры РСФСР, её репродукция появилась в журналах «Смена» и «Художник». Както я встретил одного моего хорошего знакомого А. Хайбуллина, художника из оформительского цеха, он говорит: «В БГУ в главном корпусе, на последнем этаже, где исторический факультет, нужно сделать большие росписи с портретами знаменитостей из истории башкир, и всё это – на стенах. У тебя есть опыт, возьмёшься?». Я сказал, что согласен. Зашли к Зайнетдинову, а он: «Росписи! Да ещё с портретами исторических деятелей! Это же гигантская работа, мы не справимся, Георгий». А я ему: «Почему не справимся, Рашит? Давай вдвоём возьмёмся и сделаем. Судьба даёт шанс показать, на что мы способны, что-то стоящее оставить после себя». Я его уговорил. Мы втроём пришли к тогдашнему ректору БГУ Рагибу Насретдиновичу Гимаеву, он сказал: «Ребята, настали новые времена: пришел Ельцин, подули демократические ветра, республики получили суверенитет, и народы России – башкиры, татары, марийцы, чуваши, якуты – вспомнили свою историю и культуру, своих великих людей. Теперь каждый башкир хочет увидеть и вспомнить всех поименно: кого запрещали, кто сидел в лагерях, кто был на стороне Белых, а кто – Красных, кто эмигрировал – всех, кто болел душой за родной башкирский народ. Хочется собрать их вместе на одном полотне, показать нашим студентам и оставить потомкам!». У меня, как сейчас помню, мурашки по спине побежали от таких слов. Это был подарок судьбы. Нам дали список имён, около тридцати персонажей: Акмулла, Мустай Карим, Салават Юлаев и так далее. Рашит по музеям и архивам ходил, собирал информацию и фотографии. А я закрылся дома и за несколько дней нарисовал карандашом на детском альбомчике небольшой, но довольно подробный эскиз будущей картины «Душа земли», впоследствии ставшей центральной частью триптиха. Я прикинул: в университете потолки низковаты, в коридорах всегда многолюдно, студенты постоянно снуют, а если ремонт – как с росписями быть, сохранятся ли – неизвестно. Предложил Рашиту: «Давай напишем большую станковую картину на холсте, работать будем в мастерской, спокойно, без суеты коридоров, а когда картина будет закончена, привезем и смонтируем». Рашит согласился, а ректор одобрил словами: «Вы – художники, делайте так, как считаете нужным». На тот момент о боковых картинах и о самой идее триптиха речи ещё не было. Картину закончили.

«Душа земли» (центральная часть триптиха), Рашит Зайнетдинов, Георий Калитов, холст, масло

Сначала она повисела на юбилейной выставке выпускников Института искусств, после чего её перевезли в БГУ, на постоянное место дислокации. И только мы с Рашитом немножко передохнули, как тот же ректор пригласил нас к себе и говорит: «Нужно развить тему картины дальше и сделать триптих. На левой стороне триптиха изобразите поэтов-суфистов домонгольских веков». Снова дали нам списочек – поэтов средневековья. Опять закипела работа: эскиз, погружение в архивы. Поскольку XII век, с портретами была проблема: фотографий-то нет, образы «лепили из того, что было». Например, Кул Гали, старик, который на картине сидит. Изначально его лицо у нас не получалось, выходило вялым и бледным как архивный рисунок. Сижу как-то в мастерской, смотрю на него, размышляю, ищу решение. И вдруг вспомнил, как однажды в Сибае проезжал в автобусе мимо карьера и на переднем сиденье ехал седой пожилой башкир с сухим, почерневшим от солнца лицом. Его лицо мне сильно врезалось в память, запомнилось в мелких подробностях. Меня осенило, что на этой картине нам надо не бледные лица писать, а как у того старика: тёмно-коричневые, смуглые, чтобы эпичностью и стариной веяло. Мы так и сделали. Еще картину не успели дописать, а нам снова: «Делайте теперь третью часть. Изобразите близких к нашему времени русских, татарских, чувашских литераторов, в своём творчестве исторически связанных с Башкортостаном». И третью картину мы сделали. За триптих «Душа земли» мы с Рашитом Зайнетдиновым получили Государственную премию РБ им. Салавата Юлаева. Это были признание, статус, материальная и бытовая устроенность, о которой я мечтал с детства… Кончились шатания по детдомам, казармам и общежитиям: я впервые перевёз свою семью в собственную квартиру в центре Уфы. Из таких простых житейских историй сотканы обратные стороны большинства живописных полотен.

– Здорово! Расскажите и про другие монументальные полотна – «Созвездие» и «Чаепитие в Темясово».

– Идею создания картины «Созвездие» подал нам бывший директор Художественного фонда Мухтаров Рифкат Гусманович. Он был уже давно на пенсии, но часто приезжал к нам в мастерскую. Мухтаров нас уговаривал так: «В Мариинском театре все холлы картинами украшены, а в Уфе стены в коридорах театров голые, хотя столько замечательных башкирских артистов и музыкантов можно было бы изобразить. У вас есть опыт создания групповых портретов – начинайте, ребята, потомки будут благодарны вам, а спонсора найдём». Уговорил нас старик, мы написали картину, закончили её как раз к юбилею Башкирского драматического театра. Без проблем и трудностей, конечно, не обошлось, но всё-таки нам за нее заплатили, даже сделали помпезную театрализованную презентацию: во время официального торжественного вечера на сцене театра наша картина в раме медленно появилась откуда-то сверху как декорация, и зал, после минутной тишины, встал и овациями принял её. Это было для нас, авторов, незабываемо, полный драйв! А «Чаепитие в Темясово» мы с Зайнетдиновым решили написать сами, в 2007 году, для выставки художников ко Дням башкирской культуры в Москве. Картина получила положительные отзывы искусствоведов и была закуплена БГХМ им. М.В. Нестерова. А однажды я сижу дома, чай пью, по телевизору передача БСТ «Баик» идет: показывают башкирские танцы.

– Георгий Гайнияхматович, спасибо за интересные истории. А какие работы у вас самые любимые?

– Невозможно выделить одну, потому что все они долго вынашивались и трудно рождались. Но если говорить о том, какие мне ближе, то такие вещи, как «Фуршет», «Натюрморт с дыней», «Киндзмараули для союзников». В них есть некая «игра», которая в искусстве имеет какой-то другой, более высокий смысл, чем в быту. Мы говорим, глядя на артиста и восхищаясь: ах, как он играет! Так могут только великие таланты и гении, а даруется это человеку при рождении самим Богом и небесами. Меня всё талантливое в искусстве и литературе завораживает, восхищает и делает счастливым до слёз. Если иногда, очень редко, у меня самого что-то похожее получается, я счастлив. Но, сказать честно, мне неловко представляться художником, скорее, я – человек со способностями к рисованию.

Текст: Надежда Смирнова
«Любимые художники Башкирии», книга 1, серия «Земляки», стр. 160-166

#ЛюбимыеХудожникиБашкирии #Мастера #ГеоргийКалитов
#Художники #Живопись #Графика #ДекоративноПрикладноеИскусство